Николай Панов
Дом старшины
После трудного боя достался матросам
Этот каменный полуразрушенный дом,
Что стоял у дороги, над самым откосом,
Озаренный огнем, на пригорке крутом.
С подоконника вражеский автоматчик
Мертвым рухнул на камни. Пришла тишина…
И снаружи, гранату за пазуху пряча,
В едкий комнатный дым ворвался старшина.
Возле детской кроватки игрушки стояли,
Опрокинулся плюшевый желтый медведь…
И в распахнутом взрывом крылатом рояле
Золотилась широкая струнная медь.
Старшина озирался – в надвинутой каске,
В полушубке бараньем, высокий. Прямой,
От снегов Заполярья, предгорий кавказских
По дорогам войны он вернулся домой!
Он вернулся домой… Стены были, как в тире,
В пулевых отпечатках… Скрипело стекло…
Сколько времени не был он в этой квартире!
Скоько дней, как расстался он с ней, истекло!
Он любил говорить: “Вот добудем победу,
Мир подпишем, винтовки держа на весу,
И домой я к жене и к мальчонке приеду,
И хороших подарков семье навезу”.
Но когда прочитал он короткую сводку,
Что враги поступили к родимым местам,
Отправляясь на юг, покидая подлодку,
Он совсем говорить о семье перестал.
С автоматом, на серых камнях у Моздока,
Поджидал он часами – и немцу каюк…
А потом мы рванулись на запад с востока,
Проходя опаленный, дымящийся юг.
Шли на запад морская пехота и танки.
Старшина не смотрел на счастливых людей,
Только будто от тайной мучительной ранки
Становился лицом все мрачней и худей.
И теперь вот – прострелены стены, как в тире,
И от крови врага подоконник намок…
Он стоял в разоренной, холодной квартире
И еще в сове горе поверить не мог.
Он буфет распахнул… Опустелые полки…
Он вдоль выбитых окон к столу подбежал.
На столе, на полу, где посуды осколки,
Лишь следы разоренья, следы грабежа.
Что искал он в вещах этих, некогда близких?
Что надеялся здесь увидать старшина?
Неужели двух строчек, короткой записки
Не могла на прощанье оставить жена?
Краснофлотцы входили, стараясь не топать, -
В блеске ближних пожаров, в мерцанья ракет.
И, с лица вытирая тяжелую копоть,
Кто-то вдруг наклонился, взглянув на паркет.
Из-под шкафа чуть видно бумажка торчала.
Старшине передали ее моряки.
Старшина посмотрел – и не понял сначала
Торопливых каракулей детской руки.
Сын писал: “Угоняют в Германию, папа.
Мы не плачем. Мы ждем – ты придешь нам помочь”.
…По широким ступеням парадного трапа
Мы спускались гурьбой в озаренную ночь.
Старшина отошел, успокоиться силясь.
Загремели гранаты на черном ремне.
Только щеки небритые перекосились…
И таким навсегда он запомнился мне.
Он смотрел на письмо неотрывно и странно,
И казалось – плывет под ногами земля.
И сказал чернобровый сигнальщик с “Тумана”,
С легендарного северного корабля:
- То, что мы увидали, товарищи, с вами,
Это горькое горе за сердце берет.
Невозможно помочь никакими словами,
Так поможем делами! На запад, вперед!
Чтоб о нашем походе слагалась былина,
Чтобы песни звенели о нем в вышине…
Если нужно, матросы, рванем до Берлина,
Но клянемся семью возвратить старшине!
И вошли мы в Берлин через битвы и муки,
Сквозь огонь, через смерть, на немолкнущий зов,
И сомкнулись детей исхудалые руки
На обветренных шеях суровых отцов.
Всех врагов краснозвездная сила сломила,
Разгромила оплот угнетенья и зла –
То Советская Армия, армия мира,
Человечеству новую жизнь принесла.
1943 - 1945
Северный флот

Алексей Недогонов
Башмаки
Открыта дорога степная,
к Дунаю подходят полки,
и слышно –
гремит корпусная,
и слышно – гремят башмаки.
Солдат Украинского фронта
до нервов подошвы протер, -
в подходе ему
для ремонта
минуту отводит каптер.
И дальше:
Добруджа лесная,
идет в наступленье солдат,
гремит по лесам корпусная,
ботинки о камни гремят.
И входят они во вторую
державу –
вон Шипка видна!
За ними вослед мастерскую
несет в вещмешке старшина.

- Обужа ведь, братец, твоя-то
избилась.
Смени, старина…
- Не буду, солдаты-ребята:
В России ковалась она…
И только в Белграде ботинки
снимает пехоты ходок:
короткое время починки –
по клену стучит молоток.
(Кленовые гвозди полезней, -
испытаны морем дождей;
кленовые гвозди железней
граненых германских гвоздей!)
Вновь ладит ефрейтор обмотки,
трофейную “козью” сосет,
читает московские сводки
и – вдоль Балатона –
вперед.
На Вену пути пробивая,
по Марсу проходят стрелки:
идет на таран полковая,
мелькают в траве башмаки!
…С распахнутым воротом –
жарко! –
пыльца в седине на висках –
аллеей Шенбруннского парка
ефрейтор идет в башмаках.
Встает изваянием Штраус –
волшебные звуки летят,
железное мужество пауз:
пилотку снимает солдат.
Ах, звуки!
Ни тени,
ни веса!
Он бредит в лучах голосов
и “Сказкою Венского леса”,
и ласкою Брянских лесов,
и чем-то таким васильковым,
которому
тысячи лет,
которому в веке суровом
ни смерти,
ни имени нет,
в котором стоят,
как живые,
свидетели наших веков,
полотна военной России
и пара его башмаков!