Из госпитальной бледности палат
В село, что нянчат две горы крутые,
Попервопутку пришагал солдат,
Принес в карманах рукава пустые...
Все постепенно в коллею вошло,
Изба от крика первенца дрожала
И вдруг, упала, ахнуло село,
Что женка от служивого сбежала.
Пусть женщины, пусть матери простят
За разглашенье случая такого -
Ночами вы молились за солдат
И ждали хоть калеку, но живого!!!
И тут стряслось такое. Почему?
Не знал никто, терялись лишь в догадках
И помогали чем могли ему,
"Эх, пропадет!" - кручинились украдкой.
Но не пропал солдат, и не припал
Иссохшими губами к винной кружке,
Лишь по ночам, со стоном обнимал
Щекой небритой детскую подушку.
Шли годы, поседела голова,
Согнула плечи грузная усталость,
Как прежде, не любил солдат слова,
Которые шептала бабья жалость.
И только в клубе, глядя на ребят
Оттаивал, садился к ним в средину,
И о войне рассказывал солдат,
И вспоминал, что двадцать скоро сыну,
Который может жил и не тужил,
И не тянулся к прошлому упрямо
Не зная, что безрукий батя жив,
Что похоронен батя только мамой.

Однажды в полдень пыльное такси,
Свернуло с большака к солдатской хате...
И выдохнул безрукий хрипло - "Сын"!
И долгожданное в ответ услышал - "Батя"!
Застолье было свадьбы веселей,
Ходила ходуном от пляски хата,
И видели впервые на селе
Хмельным от счастья старого солдата.